Птица с перебитыми крыльями - Левон Восканович Адян
Повсюду валялись отжившие свой век поваленные деревья, скользкие от лесной сырости, с блестящим наподобие изумрудного бархата мхом да оставшимися подо мхом острыми корявыми сучками.
Между деревьями косыми пучками сквозил свет, это была просторная поляна посреди тёплого, неподвижно дремлющего густолиственного леса; в синеватой зыбкой дымке, звякая бубенцами, паслись коровы. Где-то там же стояла стреноженная лошадь, её не было видно, только время от времени лязгали её железные путы.
— Чудесные места, Лео, — с блаженством оглядываясь окрест, прошептала Рена. — Я их не забуду, никогда не забуду.
Дурманный аромат таволги, терпкий запах прошлогодней залежалой листвы, влажной земли и первозданной девственной чащи, серёжки берёзы в образовавшихся после дождя лужицах, виднеющиеся сквозь просветы в высоких кронах устремлённых кверху дубов осколки неба — всё это напоминало мне тот давний, тот далёкий день, когда мы с дедом направились за горы Кыгнахач — посмотреть их старые разрушенные дома.
— Идите сюда, я для вас ежевики набрал, — позвал спереди Роберт.
За шоссе показалось море — пустынное, безмятежное, бескрайнее. Море и небо слились, издалека трудно было разобрать, где начинается море и кончается небо. Омытые щедрым солнечным светом, разом появлялись мелкие волны, поблёскивая на поверхности синих-пресиних вод, исчезали и, сияя слепящим блеском, появлялись снова.
Взяв меня под руку и прижавшись щекой к моему плечу, Рена не отводила глаз от восхитительного зрелища.
Море звало нас.
Повинуясь этому зову, держась за руки, мы спустились к морю. Что произошло в изменчивых, резвых мыслях Рены, в этот момент было неясно. Лучезарно улыбаясь, она быстро сняла обувь и, скользнув пальцами в туфли, надела их на руки, второпях, пересекла трассу и босиком побежала к пляжу.
И, пока я, обойдя редкие кустики, бьющие из-под небольших острых камней роднички, дошёл до неё, она уже, скинув одежду на песок, в купальнике бросилась в море, рассекая воду, равномерными движениями точёных ног и рук отдалялась от берега.
— Далеко не заплывай, Рена, — громко крикнул я, — там акулы.
Однако среди гула, несущегося из глубины моря, рокота волн, бесконечного крика чаек, вряд ли, она меня могла услышать.
Акулы были и в самом деле. Причём, не одна. несколько… Образовав круг, они то подгружались в воду, на мгновение оставляя за собой небольшие воронки, то появлялись вновь, чёрные, как смоль, мерцая в ярких лучах солнца.
Роберта всё не было, наверное, он ест там ежевику.
Вдалеке, где небо опустилось и слилось с морем и, действительно, не возможно было различить, где кончается море и начинается небо, виднелся белоснежный корабль. С берега не было видно: возможно он и не стоял, а медленно двигался вперёд. Также не понятно было, пассажирский ли это корабль с палубами и каютами или рыболовецкое судно, бросившее якорь вдали, в той синеватой дымке, где море сливается с небом.
Рена, развернувшись, как прежде, разрезая руками воду, плыла к берегу.
— Иди! — позвала она издалека. — Ты думаешь, вода холодная? Совершенно нет. Не бойся, иди! — Она улыбалась своей лучезарной, прелестной улыбкой, и это было не только улыбкой, это было обольщением, приглашением. С ревностным восхищением я смотрел на неё, действительно, завидуя самому себе в том, что она — моя.
Я быстро разделся и вошёл в воду, которая вначале показалась очень холодной, и поплыл навстречу Рене. Когда были уже совсем близко, она протянула мне руку, поймав её пальцы, я притянул Рену к себе, прижал к груди и так, обнявшись мы раскачивались на волнах, сверкающих в лучах солнца.
— Какое блаженство, — с закрытыми от этого самого блаженства глазами молвила Рена и, наклонив голову, прильнула лицом к моей щеке. Медовый аромат её дыхания сводил с ума, глядя на неё, восхищаясь её очаровательной внешностью, я, улыбаясь, подумал, что прелесть блаженства, видимо, можно почувствовать только с закрытыми глазами.
— Блаженство — это и есть счастье, — наконец мечтательно произнесла Рена.
— Наверное, — согласился я.
— А ты можешь сказать, где начинается счастье и где оно кончается?
— Моя сладкая Рена, — опалёнными зноем губами касаясь её обнажённых плеч, ответил я, внутренне испытывая это восхитительное удовольствие в бескрайнем море.
— Для меня счастье начинается с тебя и заканчивается тобой.
Рена с умилением взглянула на меня и пролепетала ласковым голосом:
— Цавед танем, неужели ты можешь любить, как я? Ты не можешь любить, как я. Знай, мужчины и женщины любят по-разному. Любовь для мужчины — это часть его жизни, а для женщины любовь — не часть её жизни, а её жизнь полностью.
Я продолжал ласкать её, гладить и целовать гладкие плечи, на которых сверкали хрустальные капельки воды.
Рена взволнованно трепетала в моих объятиях, будто пытаясь проникнуть в меня и широко раскрывая глаза, обрамлённые длинными ресницами, неожиданно спросила, улыбаясь, глядя на меня:
— Нет, скажи, ты знаешь, что это так?
Я кивнул в знак согласия, млея и сходя с ума от её внезапного нежного прикосновения, направленного на меня многозначительного взгляда из под ресниц, горячего объятия, но ответил лукаво:
— Любовь всегда совершенна и прекрасна, по-своему, только бы она была в сердце, шла от сердца… Да, я знаю, что любовь для мужчины не часть его жизни, а его жизнь полностью, а для женщины — это часть её жизни, потому что у неё и так много хлопот, она может смеяться, когда в действительности хочется плакать, улыбаться, когда страшно испугалась от вида малюсенькой собачки соседа. Поэтому женщину нужно боготворить, тем более, что она не знает себе цену. Ты — моё совершенство, Рен. Ты — моё дыхание, моя душа и вдохновение. Ты достойна только преклонения. Ты слышишь меня?
Рена, повернувшись, снова затрепетала в моих объятьях.
— Смотри ка, переворачивает как хочет, — засмеялась она, — ишь какой хитрый… слово в слово помнит, а когда ему выгодно, жалуется на память. — Сказала и с нежностью добавила: — Я хочу всё время быть с тобой, Лео. Разлука сводит меня с ума. Это так!. Я постоянно хочу видеть тебя, считаю минуты до встречи, и когда ты рядом, когда я с тобой, то забываю обо всём на свете, начинаю верить во всё самое-самое хорошее… И эта так называемая жизнь кажется в сравнении со счастьем чем-то мелким и ничтожным, и в душе моей порхают разноцветные бабочки, окутанные этим счастьем…
Я резко повернул её к себе,
